|
I
Полнолунье. Июльская
ночь.
Звезд холодный свинец
серебрится.
Слуги спят. Спит и
царская дочь,
только что-то Атею не
спится,
но не так далеко до
утра
и, желая о многом
подумать,
он, нащупав кафтан, из
шатра
вышел в утренний
сумрак бесшумно.
Пахнет пылью, иссохшей
травой,
где – то птица безумная
стонет,
и, заслышав вдали
волчий вой,
захрапели встревожено
кони
Выжег степи полуденный
зной,
пожелтели кустарники
даже.
Царь, заслышав шаги за
спиной,
оглянулся на звук – это
стража.
Заиграл алой кровью
рассвет,
разгоняя ночную тревогу.
Ждать дождей больше
времени нет!
Надо племя готовить в
дорогу.
Пастухи, заслоняя обзор,
к водопою погнали
скотину.
И протяжно, зазывно
шоор
огласил гулким звуком
долину
и ближайшие сопки
вокруг.
Стан проснулся, заметно
движенье.
Нужно двигаться дальше
на юг,
принял царь,
возвращаясь, решенье.
II
-Мне коня, - приказал
он слуге,
что шел рядом, ему не
мешая.
И уже в стременах, и
в седле
пояснил: - Я к шаману
Имаю!
Скит шамана приземист,
накрыт
потемневшей от копоти
кожей,
и шаман в черных
перьях, на вид
на огромного грифа
похожий,
ловко полог откинул,
впустил
гостя. Охрою весь
разукрашен,
он то что – то в
фиале месил,
то, склоняясь над
медною чашей,
ворошил в ней
пригоршню камней,
перепачканных жирною
сажей.
- Что желаешь, - спросил
он, - Атей,
прикажи, я исполню
сейчас же.
Мы,- промолвил Атей, -
степняки,
мы - кочевники, мы -
скотоводы.
Путь наш - к устью
широкой реки,
где обильны корма, где
народы,
что на этих просторах
живут,
обустраивая их с
рожденья,
нетрусливы и не отдадут
нам угодий своих без
сраженья.
Солнцем выжжена наша
земля,
подступают степные
пожары,
и рыжеют пучки ковыля,
и пора гнать стада и
отары
ближе к югу. С
затменьем луны,
когда наши одежда и
лица
будут ночью почти не
видны,
нападем на заставы
фракийцев.
Их земля удивительный
край -
буйных трав непрерывно
кипенье.
- Я желаю у духов,
Имай,
на поход испросить
одобренья.
Царь жесток был, как
вепрь; как орлан,
смел и зорок; хитер,
как лисица.
За дурное предвестье
шаман
мог своей головой
поплатиться,
но он знал, как не
прост его гость,
оценил, что дары его
щедры,
и на камни горячие
горсть
бросил высохших веток
эфедры.
В гулкий бубен
ударил, затряс
связкой гривн золотых,
выпил сомы,
и запел, и пустился вдруг
в пляс,
заметался, как дух
невесомый,
извиваясь, кружась все
сильней,
бил руками, как
крыльями птица,
и тянулся из чаши, как
змей,
сизый дым, обрамляя
ресницы,
его бороду, пряди
волос,
отравляя душком
ядовитым.
И шаман вдруг, упав,
произнес:
- Царь, ты будешь в
сраженье убитым!
Царь вскочил, обнажил
акинак,
и за космы безвольное
тело
приподнял: - Что ты
мелешь, дурак,
получай! - Он по
горлу умело
полоснул его, вышел на
свет,
с гневом меч вбил в богатые
ножны,-
- Хорошо, что
свидетелей нет
предсказаньям имаевым
ложным!-
царь подумал, садясь
на коня,-
- ну, а, если он прав
и последний
смертный бой ожидает
меня,
нужен внук мне, а
царству наследник!
III
Вот Исилл. Чем царевне
не муж?
Пусть в летах, но он
доблестный воин,
мне покорен и верен,
к тому ж
будет Ольвии парой
достойной.
Все при нем: и секира
и щит;
шлем и панцирь
сработаны ловко
мастерами и полон горит
стрел, и поножи
бронзовой ковки.
IV
Вход в шатер. Раб,
готовый помочь,
подскочил, принимая
поводья.
- Где же Ольвия? Где
моя дочь?
Мы еще не видались
сегодня! –
звал Атей. – Что
случилось отец?
дочь с плеча отвела
покрывало,
золотой поправляя венец,
я на арфе, ты слышал,
играла.
Раб Ахилл и толков, и
умен,
знает много сказаний,
историй
и немало известных
имен.
Был вниманием их
удостоен.
Но Атей дочь свою
перебил,
ничего не желая знать
боле:-
- Дочь, к тебе я лишь
с тем и спешил,
чтоб сейчас объявить
свою волю!
Я об этом подумал не
вдруг.
Власть царя мне уже
не по силам.
Нужен царству
наследник, мне - внук,
тебе - муж и я выбрал
Исилла.
- Но, отец, он не люб
мне совсем.
Не умен, и не молод,
и скушен!
- Я в зятья его
выбрал затем
лишь одним, чтоб он
был мне послушен!
Ты мне дочь! Мое
слово закон!
Ты не смеешь ни в
чем мне перечить!
И твоим соправителем он
станет, если погибну я
в сече!
А любовь это глупость,
зола
от костра, что сгорел
и дымится.
До сих пор ты
царевной была -
будешь скифского
царства царицей.
И, уже повернувшись
спиной,
приказал: - Жди сватов
спозаранку.
- Никогда я не буду
женой
для Исилла иль я не
скифянка! –
закипела вдруг в
Ольвии кровь, -
Стар отец. Его сердце
остыло,
позабыв, что такое
любовь.
Мне ж и дня не
прожить без Ахилла.
V
Раб Ахилл был поэтом,
певцом
(Его слушал и баловал
Дарий),
но был схвачен в бою,
ослеплен,
чтоб не мог убежать,
и подарен
царской дочери. Вроде
шута
был при ней, чтоб она
не скучала
без подруг, но его
красота
в ней к Ахиллу любовь
пробуждала.
Грек и впрямь был
умен, как Сизиф.
И хоть шут из него
не удался,
он, свою госпожу оценив
за сердечность и ум,
привязался
к ней, и часто, бывая
вдвоем,
пел ей песни, внимал
ее пенью.
И со временем верным
рабом
стал ее и покорною
тенью.
А, когда по весне
расцвели
ноготки, оживляя округу,
спела арфа ее о любви
и они потянулись друг к другу.
|
VI
Вечер близок. В шатре
тишина.
Слуги смолкли, лишь
Ольвия бродит
по своей половине,
бледна,
от волненья нигде не
находит
ни покоя, ни места
себе.
Нет, не может она, в
самом деле,
Покориться так просто
судьбе!
И царевна взмолилась
Кибеле.
- О, Кибела! Богиня
зверей,
Я грешна, я люблю
иноверца
власти, золота, жизни
сильней,
когда я бы имела два
сердца
и второе б любило его,
но я вовсе о том не жалею!
Или все иль совсем
ничего-
я иначе любить не
умею!
Мой отец во мне видит
не дочь,
а лишь средство к
намеченной цели!
Ты одна только можешь
помочь
мне,- молилась царевна
Кибеле.
Помолилась и будто во
сне,
полагаясь на милость
богини,
приказала слуге: - В
табуне
отбери двух коней
самых сильных!
Тот час платье сняла,
а затем
украшения с рук
золотые.
Две косы уложила под
шлем,
шаровары, рубаху
мужские
натянула, устроилась
ждать,
когда день отрумянится
летний.
Все готово к тому,
чтоб бежать.
Выбор сделан, нет
времени медлить!
На подставке в углу
зеркала,
золотые подвески,
кулоны,
гребень с фризом. На
фризе орла
раздирают на части
грифоны.
Как ладья на сухом
берегу,
лежит брошенной арфа
скифянки...
Лишь стемнело, нырнула
во мглу,
дочь царя и к Ахиллу
в землянку
прибежала.
VII
Не тратя минут
дорогих, все как есть
изложила
без вступления: - Завтра
придут
меня сватать с утра
за Исилла.
Мой Ахилл! Я готова
бежать,
нам оседланы лучшие
кони,
мои слуги умеют молчать
и отец нас с тобой
не догонит!
Мой, ты знаешь,
известен удел-
быть царицею скифского
царства,
умножать, как отец мой
умел,
и владенья его, и
богатства.
Духу скрытых сокровищ
служить,
его злой,
разрушительной воле.
А я просто желаю
любить
и надеюсь мне боги
позволят!
Что ты медлишь? Скорее
в седло!
Уже небо засыпали
звезды,
но безглазые веки его
затопили счастливые
слезы.
- Как я долго об этом
мечтал!-
произнес он, - как
жаждал свободы!
И безумствовал я, и
страдал,
и надеялся все эти
годы
сесть еще раз верхом
на коня,
сбросить рабства
постылые цепи
и вернуться домой, где
меня
ждут и мать, и отец
мой Асклепий.
VIII
Царь Атей был побегом
взбешен,
тряс главой, волосами
седыми.
И дружинникам был
оглашен
его грозный приказ: -
Взять живыми.
Выбрал самых достойных
гонцов,
разослал во все земли
отряды,
а тому, кто вернет
беглецов,
обещал дорогие награды.
Вот и солнце
взобралось в зенит,
зверь с дороги и тот
сторонится.
И разносится топот
копыт
по широкой степи, да
клубится
пыль дорожная, мечется
плеть,
натянулись тугие
подпруги,
но, настигнув,
накинули сеть
на несчастных атеевы
слуги.
IX
Суд царя и суров был,
и скор.
И, хоть случай задел
его лично,
он исполнить велел
приговор
по незыблемым скифским
обычьям,
никакой им особой вины,
кроме грешной любви не
вменяя.
Раб пожертвован богу
войны
был, а Ольвия богу
Папая.
X
Царь в шатре.
Изнуряющий зной.
Он один. К переносице
брови
Сведены. Видит он пред
собой
дочь в исподнем. Бегут
струйки крови
по рубахе ее, по ногам
( и он слышит как
Ольвия стонет),
подтекают к его
сапогам,
еще выше, еще, вот он
тонет,
задыхается. Сизый туман,
из тумана весь кровью
залитый
указательным пальцем
шаман
в него тычет: - Ты
будешь убитым!
Царь проснулся: густой
полумрак.
Он обвел все
внимательным взглядом,
подавляя в душе липкий
страх,
ни Имая, ни Ольвии
рядом
нет. – Сон в руку,-
подумал от так
будто это его не
касалось.
Вышел в стан. Солнце
в дальних кустах
затаилось. Дружина
собралась.
Конь заржал, ткнулся
мордою в грудь,
закосил фиолетовым
глазом
на хозяина. Громкое: -
В путь,-
разнеслось по обозам. И
разом
все задвигалось: кони и
скот,
и повозки, и пешие
рядом.
Только конница мчалась
вперед,
унося боевые отряды
и Атея.
XI
Граница близка,
но фракийцы по топоту,
гикам,
распознав их, послали
войска
свои в лоб наступающим
скифам.
Царь Атей первым
ринулся в бой.
Разъеренный и
дикоревущий,
дорожить не желая
собой,
рвался в сечу он, в
самую гущу.
То ли дар был богами
забыт,
то ль сбылось
предсказанье шамана,
только старый Атей был
убит
на фракийской земле,
утром рано.
Он лежал, вперив в
небо свой взор,
став добычей
прожорливых грифов.
И оплакивал горько шоор
всех убитых фракийцами
скифов.
|