|
БАЛЛАДА О СОЛДАТЕ
Из госпитальной духоты палат
В село, что нянчат две горы крутые,
По первопутку пришагал солдат -
Принес в карманах рукава пустые.
Все постепенно в колею вошло.
Изба от крика первенца дрожала.
И вдруг узнало, ахнуло село,
Что женка от служивого сбежала,
Забрав дите.
Пусть женщины простят
За разглашенье случая такого.
Ночами вы молились за солдат
И ждали хоть калеку, но живого.
А тут стряслось такое.
Почему -
Не знал никто.
Терялись лишь в догадках
И пособляли,
чем могли, ему.
«Ох, пропадет», - кручинились
украдкой.
Все ж не пропал солдат и не припал,
Как ни толкало горе, к винной
кружке.
Лишь по ночам со стоном обнимал
Щекой колючей детскую подушку.
Шли годы. Поседела голова.
Согнула плечи грузная усталость.
Как прежде, не любил солдат слова,
Которые шептала бабья жалость.
И только в клубе, глядя на ребят,
Оттаивал, садился к ним в средину
И о войне рассказывал солдат,
И вспоминал, что двадцать скоро
сыну,
Который, может, жил и не тужил,
И расправлял навстречу жизни плечи,
Не зная, что безрукий батька жив
Единственной надеждою о встрече.
...Однажды в полдень пыльное такси
Свернуло с большака к солдатской
хате.
И выдохнул безрукий хрипло: -
Сын!..
И долгожданное
в ответ услышал: - Батя!..
Застолья не видали веселей.
Ходила ходуном от пляски хата,
И видели впервые на селе
Хмельным от счастья
старого солдата.
А сын, узнавший правду об отце
От матери, с души столкнувшей камень,
Сидел, к отцу прижавшись, на
крыльце
И обнимал надежными руками.
ДОПРОС
Кто-то черный
над полем качается,
пляшет черная тень на снегу.
Третью ночь.
Вновь допрос начинается.
Третью ночь.
Я стоять не могу.
Мы вцепились
в подол мамин
с Вовкою
и от страха назад подались.
Этой страшной
холодной веревкою
наша тоже захлестнута жизнь.
- Кто он вам?
Ветер больно кусается.
Замерзают горошины слез.
Мамы словно бы не касается
задаваемый жестко вопрос.
Губы сжаты ее.
Только знаем мы
как застывшие руки дрожат.
И одно, лишь одно ожидаем мы:
поскорей повели бы назад,
в хату.
Там - сушняк серой грудою,
и картошины
в теплой золе...
Нет, никто не сказался Иудою, -
потому и живу на земле:
все одно говорили,
что Рябченко
до десятка в деревне любой,
и крестились:
повешенный Рябченко
нашим Рябченко вовсе чужой.
...В хате няня нас встретила в
голос:
- Милые!
Разминулись с бедой.
Только где ж твой,
Михайловна,
волос:
был, что смоль, стал, что пепел,
седой...
Да и дядечку жалко до боли.
Это он лапотки приносил...
Я на лапти смотрел -
видел поле,
кто-то черный качался над полем,
дико ветер внизу голосил.
Сели к печке.
Сушняк - серой грудою,
И картошки в холодной золе...
Нет, никто не сказался Иудою,
Потому и живу на земле.
* * *
Когда осколок на излете
его под Вязьмой подрубил,
нашли письмо к
далекой Лотте,
которую он так любил.
Сказал старик-сержант:
- Не гоже.
Пусть с ним останется навек
письмо.
Хоть он фашист, и все же
в письме он - вроде человек.
ЭВАКУАЦИЯ ИЗ ДЕТСТВА
Я был эвакуирован из детства
С последним эшелоном на восток.
Прошли десятилетья.
Долгий срок.
Но никуда от памяти не деться.
Все крепко спало, шаг беды не
слыша:
Прохладою пронизанная рань,
Наш тихий дом, цветущая герань
И сизари, живущие под крышей.
И вдруг, кресты по небу распластав,
Смерть ринулась всему поставить
точку.
Из ада выбирался в одиночку
До боли беззащитный наш состав.
Он шел, крича о дорогих утратах.
И этот крик на весь безмолвный свет
Я слышал каждым нервом.
И тогда-то
Со страхом понял:
Детства больше нет.
Оно осталось там, за черной гранью
Обугленной
как наш состав,
зари,
Где рухнул дом с цветущею геранью,
Где заживо сгорели сизари.
НЕИЗВЕСТНАЯ МОГИЛА
I
В глухой смоленской стороне
Его распяли на сосне,
Хотя Христом он не был.
Он был отцом детей своих
И в муках умирал за них
Под русским небом.
II
В лесной смоленской стороне
Не отыскать могилы мне:
Приметы шатки.
Распятый на сосне боец -
Пропавший без вести отец.
Снимите шапки!..
|
* * *
Без гнева и душевной дрожи
Представить и теперь нельзя,
Как жизнь отцовскую итожит
Тупая выучка гвоздя
Входить и в ствол
и в плоть живую
По повеленью до конца,
Сосну, с рождения кривую,
Распятьем сделать для отца.
Где та смоленская дорога,
Что к роковой ведет сосне?
Она известна Сыну Бога,
А не земному сыну, мне.
Ее искать я не пытался,
Одну средь тысячи дорог.
Но с детских лет,
Как ни старался,
Лес полюбить так и не смог.
Нет, я не шлю ему проклятий
И нету на
него обид.
Надежней и нежней объятий,
В которых лес отца хранит,
Не отыскать.
Одной
судьбою
Их повенчав, шли день за днем,
Пока, лес заслонив собою,
Отец не растворился в нем.
ЧУДИНКА
Как признание
Сыну,
Сыну русской земли,
В спелых гроздьях калину
Чудаки привезли.
Привезли издалече,
Из родной стороны,
Где березы, как свечи,
У катунской
волны,
Изумрудной, но шалой,
Если камень встает
И досадно мешает
Стремленью вперед.
Чудаков было трое.
С печек-лавочек люд,
Те, что пашут и строят,
Плачут, песни поют.
А чудинка - в срединке,
Между «плачь» и «пляши».
Узнают по чудинке
Взлеты русской Души.
«Ну, поехали!..» - Просто
Прозвучало сперва.
Но сквозь звездные версты
Мчатся эти слова!
В них - и скромность России
И ее широта,
Придающая силы
В пути
Доброта.
Как ее дополняла
«С чудинкою» речь!
С самого бы начала
Эту речь
да беречь...
Но звездою горящей
Рванулась Душа,
Вечный след в настоящем
Оставить спеша...
У поникшей березы,
У калины-красы
На листах - то ли слезы,
То ли капли росы.
...Многое перемелют
Долгих лет жернова.
Но, как в сказке Емеля,
Будет вечно жива,
Что всегда посрединке,
Между «плачь» и «пляши»,
Золотинка-чудинка,
«Божья искра»
Души.
ШУКШИНСКИЕ ЧТЕНИЯ 1989 ГОДА
Дождь.
Потемневшие подмостки.
Портрет огромный
Шукшина.
Внизу - как на ладони -
Сростки.
А на Пикете -
Вся страна.
Печаль и гордость
Изрекают
Такие разные уста.
С калины рдеющей
Стекают
Все чаще капли
В глубь пласта...
2-е ОКТЯБРЯ
Не гнутся от гостей подмостки,
И на Пикете - тишина.
С Россией вместе
Шукшина
Сегодня поминают Сростки.
Шукшин - Лопахин...
Знала Смерть,
Что он последний раз играет,
И камера его снимает,
Чтоб навсегда запечатлеть.
Для Шукшина
не
кончен бой,
Его «вторая мировая».
Он защищает нас с тобой,
Своею грудью закрывая,
И ждет, что будет дан ответ
На самый главный из вопросов.
Но честного ответа нет
Даже от нас, великороссов.
А надо, надо дальше жить
И подымать с колен Россию,
Ей отдавать и ум и силы,
Любить и ею дорожить.
И ради этого никто
Передовую не оставит!
Минуют годы.
Нас прославит,
А, может, за грехи ославит
Потомок, сняв свое кино.
В нем будет дан,
но свой ответ,
Что ныне происходит с нами
Под дорогими небесами,
Где жив
Души Шукшинской
Свет...
* * *
Памяти В.М. Шукшина
Без языка и колокол молчит,
Хоть в радости,
хоть
в горе вознеси
Его над ширью матушки Руси,
Молчит, пока в груди ни закричит
Такая боль, что, Господи, спаси!
Тогда на помощь сам себе придет
Тот самый, с «печек-лавочек»,
народ,
Из слез,
из
песен
звонкий
отольет
Язык, который вся Россия ждет.
И колокола вещий
вечный зов
Поднимет гордо головы низов,
Достанет и растопит лед вершин...
Пикет - наш колокол!
Язык его - Шукшин!
|