Источник:
Материалы переданы автором
Тихонов В.Е.
ГРАФИЧЕСКАЯ ЛИНИЯ ЖИЗНИ
Интервью с В.А. Раменским
Home

Владимир Александрович Раменский родился в г. Хайларе (Китай). Окончил Казанское художественное училище и Московский государственный полиграфический институт. Художник-график печатной продукции. Работает в жанре книжной, станковой, промышленной графики. Заслуженный работник культуры России. Лауреат гуманитарной Демидовской премии в номинации «изобразительное искусство». Член Союза художников и Союза дизайнеров России. Кавалер Почётного Знака «За заслуги в развитии дизайна». Участник краевых, региональных, всесоюзных, зарубежных и международных выставок и конкурсов книги.

- Владимир Александрович, в самом начале нынешнего года вам была вручена премия «Золотой переплёт» в номинации «Лучший художник года» (2005 г.) – за создание книги, состоящей из одного рассказа Василия Макаровича Шукшина «Далёкие зимние вечера»: в ней не только ваше оформление и иллюстрации, но и текст – вы писали его своей рукой особым прописным шрифтом. Об этом вашем художественно-полиграфическом произведении мы обязательно поговорим. Скажите, пожалуйста, что у вас было до этой премии?

- До этого была жизнь. И довольно-таки продолжительная… Я родился в 1927 году в г. Хайларе, из которого наша большая семья – семь человек - уехала в 1928 году, мне тогда было два года, а родителям нашим по 38 лет.

Мой отец работал инженером на КВЖД. И там случился какой-то конфликт с китайцами, в ходе которого он  сильно пострадал. Его спасли монголы – вывезли в Маньчжурию, где и вылечили. Оттуда отец передал матери весточку, чтобы она в определенный день вывесила из окна дома красную ткань – тех, кто это сделает красноармейцы эвакуировали в Советский Союз. Мать так и сделала. Вскоре нас привезли в Читу, а через некоторое время к нам приехал отец. Ему, как классному специалисту, предложили выбрать на местожительство Казахстан или Алтайский край. Он выбрал Алтай.

Мы поселились в Повалихе. Здесь отец работал на железной дороге помощником начальника станции. И хорошо работал: в 1937 году его премировал сам нарком путей сообщения Лазарь Каганович – именными часами и денежным вознаграждением. Весной премировали, а осенью сняли с должности!.. Мы переехали жить в Озёрки, где отец устроился работать старшим экономистом-статистом в леспромхозе. Тут его начали вызывать в Барнаул – на допросы в НКВД. Я почему-то, как чувствовал, запомнил именно его третий отъезд, который оказался последним – больше мы отца никогда не видели… Я запомнил его высокую стройную фигуру: чёрная шинель железнодорожника, чёрная фуражка и белый шарф… Мать наша плакала, держа на руках грудного ребёнка, а мы шестеро жались вокруг неё!.. Она ездила несколько раз в Барнаул, чтобы передать отцу хоть небольшую посылочку продуктов, но передачи почему-то не принимали…

Вскоре нас выселили из комнаты двухэтажного барака – как семью врага народа. Мать нашла какую-то односкатную избушку, в которой мы стали жить – это всё в Озёрках…

От отца не было никаких вестей! Потом арестовали моих старших – брата и сестру. Несколько месяцев продержали под арестом. Потом всё же отпустили, исключив из комсомола…

- Такое было детство!..

- Да…А потом началась война!.. Меня сестра устроила на работу, потому что иждивенцам давали 100 граммов хлеба, а работающим - 600. Я начал работать в местном гараже учеником слесаря. Моим учителем был вернувшийся с фронта после ранения шофер. Помню, меня поначалу напугали большие боксы гаража – шумные, грязные. На чёрных от выхлопных газов стенах натянуты огромные кумачовые полотнища, на которых большими белыми буквами коряво, но очень внушительно было начертано: «Всё для фронта! Всё для победы!» и «Враг будет разбит! Победа будет за нами!». Мне понравился запах гари и бензина. Поразила таинственность двигателя – у машины был открыт капот, и я увидел множество каких-то трубок, проводов… Я, хотя и увлекался техникой – интересовался,  ничего не понял…

Мы, 14-15-летние мальчишки и девчонки, работали тогда по 12 часов в сутки, но никто не жаловался на голод, холод, усталость… Мы были реальным вторым фронтом – вместе со взрослыми, старыми, больными (а мужчин-то было мало!) - ковали нашу победу! Если сломается машина, то никто не уходил с работы, пока не отремонтируем её. Все очень старались – на совесть! А как же – война идёт, на фронте гибнут за нас!..

Наверно, поэтому я сейчас не могу понять тех пацанов и девчушек, которые не хотят хорошо учиться, не хотят радовать своих родных. Конечно, есть трудности в семьях, но ведь всё-таки есть возможность и учиться, и работать!

Вскоре мою старшую сестру перевели на другую железнодорожную станцию – в Баюново, где она стала работать главным бухгалтером. Вместе с ней уехала вся наша семья, а меня с работы не отпустили. Я просился, просился… Не отпускают. А мне жить-то негде, я уже по нескольку раз переночевал у всех своих друзей!.. У меня совсем ничего не было – только 600 граммов хлеба. И я взбунтовался – не вышел на работу день, другой… Характер показывал, как я позднее понял: проверял себя – могу ли я протестовать. А ведь, думаю, могли и расстрелять за саботаж – по закону военного времени!.. Прибежала знакомая девчонка и говорит: «Вовка, тебя начальник кадров вызывает!» Я пришел. Меня спрашивают, а я говорю: вы же знаете, что наша семья переехала, что мне жить негде!.. Отпустите, говорю, меня к своим или заберите в армию!.. Ох, как она стукнула по столу – стекло вдребезги! Но молчит. Закурила. Потом позвонила нашему военкому и вкратце рассказала про меня. Тот вскоре пришел - суровый такой офицер: «Ладно, - говорит, - нам такие нужны». Так я попал в армию.

- Это какой год?

- Май 45-го – уже Победа!..  Нашу команду пацанов, вроде меня, привезли в город Канск Новосибирской области. Определили в запасной какой-то полк. Поскольку у меня было шесть классов образования, то назначили миномётчиком. На учениях я носил на себе опорную плиту весом 21 килограмм, а при полной выкладке у каждого было по 36 килограммов. Вот была закалка! Тогда же, полагаю, начал формироваться мой характер, тогда же начало складываться моё мировоззрение.

Ходили мы в обмотках, но зато питание, пусть и не сытное, было регулярным. И вдруг перевели нас на станцию Татарка, сводили в баню и выдали новенькое обмундирование: сапоги – загляденье, шинель – английского сукна!.. Привели в приличный вид и отправили куда-то на Запад. Всю страну проехал наш состав и прибыл на станцию Таураги – Литва. Тут меня, как автослесаря (видимо, не нужны были миномётчики), зачислили в автошколу и стали учить на шофёра. Курс я закончил с отличием. Я же знал и любил технику. Мы с большим вниманием слушали офицеров, которые учили нас: один – по карбюратору, другой – по системе зажигания, третий – по топливной аппаратуре… Я двигатель знал назубок! Прямо как будто видел всю его работу.

Потом нашу автошколу расформировали, а нас отправили на погашение бандеровских очагов – на  Украину. Вскоре оттуда перевели в восточную Пруссию – привезли в тайгу на заготовку леса. Я очень удивился: в Европе и вдруг почти настоящая тайга!..

В Пруссии мы пробыли недолго – многих из нас откомандировали на Сахалин.

- Опять через всю страну проехали.

- Да, посмотрели... А ехали мы вместе с рокосовцами! Навсегда запомнил этих суровых боевых солдат и офицеров: спокойные такие мужики, у каждого грудь в орденах и медалях!.. Они нам порассказали и как их из лагерей призывали – только добровольцев, и как они на фронте брали высотки, делали прорывы… а позади заградотряды! Скажу вам: нисколько они не страшные – эти штрафники, пережившие ужас обреченности.

- Сколько всего вы прослужили в армии?

- Семь лет. Два года на Сибирь и Европу пришлись, а пять лет на Сахалин, откуда я и демобилизовался в звании сержанта танковых войск. Сахалинское время было для меня, пожалуй, определяющим – это я, конечно, много позже понял. Там я был командиром отделения. Помимо регулярных учений нас часто бросали на тушение пожаров – часто тайга летом горела. Кстати, кажется, что Сахалин маленький остров, да? А тайга там большая! Наш взвод в ней однажды, закончив тушение пожара на определённом участке, чуть не заблудился. Мы тогда и устали, и проголодались, а тут ещё нате – заблудились! Но хорошо, что не надолго. Тут я отличился: увидел рамену – просвет в чаще. Пошли на него и вышли на дорогу. А по пути мы все – одновременно! - увидели необыкновенно красивый ярко-красный цветок и побежали к нему. Я добежал первый! Не вру. И сорвал цветок… Я хотел его лепестки послать в письме матери. Сорвал, а он вдруг моментально начал синеть, темнеть и … совсем погас, пожух!..

- Владимир Александрович, вы говорите: увидели рамену – это просвет. Получается, что ваша фамилия означает – просвет, просвещение, просветительство.

- Получается… Я жалею, что так и не узнал как назывался тот цветок. Осталась загадка на всю жизнь. Много лет спустя я прочитал, что таёжные цветы, как только их сорвут, сразу же вянут. Когда на них наступают звери, охотники, они растут и цветут!.. А человек сорвёт – всё: они сразу же гибнут!..

О раменах. Я читал у Владимира Чивилихина о том, что в древней Руси так называли вольных людей. Они жили в подмосковных лесах, подати никому никогда не платили. Даже Золотой Орде!.. Потом, уже при царе, их ссылали в Сибирь. Так мой дед был сослан в Забайкалье, где стал атаманом станицы. Отец мой был казаком. Это мои корни.

- Куда вы вернулись, демобилизовавшись из армии?

- В 1951 году я приехал в Барнаул. Здесь жила наша семья. Представляете - я видел своего брата последний раз, когда ему было семь лет, а когда вернулся – ему 14 лет. С меня ростом! Жили мы на улице Станционной – это посёлок Осипенко, известный в Барнауле район.

- Тут началась ваша гражданская жизнь?

- Да. Встретился с матерью. Она сильно болела – туберкулёз лёгких…

Я пошёл в вечернюю школу, потому что в художественное училище меня могли принять только с семилетним образованием. Тяга к рисованию у меня усиливалась. Я навсегда запомнил тот таёжный цветок – на Сахалине… Он мне внушил: нельзя рвать, надо смотреть, любоваться, запоминать, надо рисовать. Я тогда, кстати, пытался нарисовать тот цветок, но у меня, к сожалению, ничего не получилось – рука-то не знает как это делать…

Помню, я был в увольнении в городе Паранайске, на Сахалине, и увидел на улице художника. Долго смотрел со стороны - как он работает. Потом подошёл и спросил: как стать художником? И он мне сказал, что есть специальные учебные заведения – училища, институты. Спросил, сколько мне ещё служить? Я сказал: два года. Он посоветовал мне не прекращать самостоятельные занятия: надо тебе, говорит, рисовать, рисовать и рисовать… Даже, сказал, если не умеешь, то всё равно надо стремиться, стараться!..

Я с тех пор  начал упорно рисовать – всё, что меня окружало. Сослуживцам в альбомы разные рисунки делал, офицеры заказывали пейзажи, начальство давало задания оформлять наглядную агитацию… Однажды мне из Москвы привезли настоящие масляные краски! Ими я впервые пытался копировать природу. Так надсадно я добывал нужные цвета!.. Оказалось, что это называется растяжкой – соединяешь несколько разных цветов и получается нужный с искомым оттенком.

Мне удавалось сочетать творческие поиски и службу – я был механиком по ремонту боевой техники… Вот, я расвспоминался. Может быть, вернёмся в тот – мой – Барнаул?

- Вы сказали, что после демобилизации пошли в вечернюю школу…

- Ну, понятно – учился вечерами, а вообще-то работал – в гараже автослесарем, потому что я хорошо знал эту работу. Я тогда успевал и работать, и учиться, и посещать занятия студии Алексея Васильевича Иевлева – при ДК завода «Трансмаш».

В те же дни, когда я заканчивал седьмой класс, я заканчивал и капитальный ремонт машины. А по моей дефектной ведомости работали кузнецы, сварщики, медники, жестянщики. Двигатель, коробку передач и задний мост я сам делал. Мне эта работа очень нравилась. Я от неё удовольствие получал. Признаюсь, любую работу с восторгом делаю – и дрова рубить, и землю копать…

На студию Иевлева я ходил, ощущая трепет. Это было как таинство! Я же ничего в рисовании не знал, не умел. Алексей Васильевич мне, как и многим другим студийцам, всё с самых азов объяснял, учил, помогал осваивать, вникать… Считаю, что он и на устроение моего мировоззрения повлиял – и жизненное, и художническое. Такой он был человек!.. Мы его рекомендации очень старательно выполняли. Он нам и об истории изобразительного искусства рассказывал. А если мы узнавали, что где-то будут читать лекции, то шли туда – послушать, напитаться. А ребята-то все – рабочие! В те годы в Барнауле не было художественного музея, не было выставочных залов. Был только Алексей Васильевич Иевлев и организация «Художественные мастерские», где работали художники, среди которых два или три члена Союза художников СССР. Впрочем, может быть, я и путаю что-то – времени-то много прошло.

- Вы легко закончили седьмой класс?

-  С большим трудом. У меня же всё запущено было – по всем предметам. Меня учителя вечерней школы очень поддержали, особенно учительница русского языка. Она как-то, пережив ужас от количества ошибок, которые я наделал в диктанте, спросила: «Куда вы хотите поступать?» Я ответил: «В художественное училище». «Так вы – художник?!» «Нет, - ответил я, - я хочу им стать». И она сказала: «У вас всё получится, потому что у вас хорошая зрительная память». Так и сказала, хотя я был крутым двоечником, особенно по математике. Вызвали меня из-за неуспеваемости на педсовет и предложили… остаться на второй год. Я сказал: «Нет. Мне нельзя терять время, я и так много лет потерял уже…». И взялся всерьёз за уроки. Думаю: смог же я в армии всё освоить, смогу и экзамены сдать! Тем более, что та же учительница русского языка, заступаясь на меня на педсовете, сказала: «Я верю в этого молодого человека». И я закончил семилетку с отличием! Очень гордился своей победой.

А в гараже мне предложили поехать учиться в Свердловск  - в институт на инженера механика. Я отказался. Тогда мне пообещали, что будут платить дополнительную стипендию от предприятия. Я отказался, сказав, что уже выбрал своё будущее – буду учиться на художника. Меня начали уговаривать, что, мол, поздно уже начинать новую жизнь, что, мол, смотри – тебе уже 25 лет!.. Я всё же отказался. Тогда меня вызвал начальник треста. И ему я сказал, что хочу учиться на художника. Он был недоволен – не хотел терять специалиста. Подумал и сказал: «Ладно, мы тебя отпустим, но только после того как ты подготовишь себе замену». Я так и сделал: через несколько месяцев подготовил смену из двух молодых ребят и поехал поступать в Казанское художественное училище. И поступил. И окончил. Это если быть кратким, а то я что-то слишком, наверно, подробно рассказываю.

- Где вы работали после окончания училища?

- Вернулся в Барнаул и начал работать главным художником Барнаульского меланжевого комбината – БМК. Эта должность просто называлась так, а провели меня по ставке маляра какого-то разряда. Зарплата моя со всеми надбавками была сто десять рублей в месяц.

- Чем вам запомнилась та работа?

- Мне она нравилась. Да ещё и деньги платили! Интересный, как сейчас вспоминается, случай был. Мне поручили оформить парткабинет. Я его спроектировал. Защитил макет и приступил к воплощению: на стенах - карта мира и карта Советского Союза, вожди и так далее. А срок мне дали всего месяц! Я не успел. И меня сильно за это отчитали в парткоме завода: это преступление, мол, я не осознаю всю важность политработы!.. Я сказал, что хорошо знаю свою работу, но объём большой, во-первых, а во-вторых я не умею работать плохо. И что вы думаете?  Сняли с меня половину зарплаты и дали ещё месяц на завершение оформления. Но я и за второй месяц не успел. Опять с меня сняли половину зарплаты. На третий месяц я завершил работу. А тут вскоре пришла важная комиссия – накануне празднования очередной годовщины революции проверяли состояние парткабинетов, ленинских комнат, красных уголков… И комиссия эта сделала вывод, что мой парткабинет самый лучший во всём Барнауле! Вот так. В составе той комиссии были и художники. Они предложили мне перейти на работу к ним – в художественный фонд. Я обрадовался, поблагодарил их и в тот же день написал заявление об увольнении по собственному желанию – из БМК, а второе заявление с просьбой о приёме на работу - в художественный фонд. И меня эти же парторги БМК, которые недавно отчитывали, стали уговаривать остаться. Я сказал: нет, хватит, я у вас поработал. Они стали обещать, что повысят мне зарплату – больше тысячи обещали! Представляете? Больше тысячи!.. Я настоял на своём. Говорю: не надо мне ничего этого, потому что меня пригласили на настоящую художническую работу. И ушёл в художественный фонд.

Но не только этим мне запомнилась работа на БМК. В то же самое время один наш писатель  уговорил меня оформить его книгу для детей – про таёжного зайца. Я отказывался, потому что совершенно не знал как распоряжаться пространством книги. А он говорит: «Ты что – зайца не сможешь нарисовать что ли?..» Пристыдил. И я решил попробовать. И у меня получилось – обложка, иллюстрации. Это была моя первая работа в жанре книжной графики. Хотя… какой там графики – просто по оформлению книги.

Автору мои рисунки понравились, и он привёл меня в Алтайское книжное издательство. Показали мы с ним будущую книгу директору издательства. Он похвалил мои рисунки и пригласил к сотрудничеству. Я испугался и начал тут же отказываться. А он не отступает – предложил должность художественного редактора! Я продолжал защищаться – говорю: да я не имею права, потому что у меня ни опыта в таком деле, ни специального образования!..». Он говорит: «Но вы же вон как хорошо книжку про зайца оформили!.». Короче говоря, не смог он меня уговорить. И я, повторю, начал работать в художественном фонде.

- Так когда же вы занялись книжной графикой?!

- А через некоторое время. Дело в том, что вскоре из Правления Союза художников СССР пришла телеграмма: отправить художника Владимира Раменского на открытие всесоюзной выставки  «Книга для детей». Это мне «таёжный заяц» помог. Тут я не стал отказываться. И директор нашего издательства поехал со мной.

На той выставке была очень интересная программа! И самое главное – я там увидел настоящих художников книги! Я их слушал. Наградили меня дипломом. Там я стал спрашивать: а где можно выучиться на художника книги? Мне посоветовали поступать в Московский государственный полиграфический институт – это лучший такого профиля вуз в стране. И я поступил туда. Учился там шесть лет. Замечательные были годы – общение, Москва, выставки, театры!..

- Извините за стандартный вопрос: что особенно запомнилось из тех шести лет?

- Меня потрясло огромное уважение к книге! Это было буквально поклонение книге! Запомнились, конечно, лекции преподавателей. Андрей Дмитриевич Гончаров читал такого уровня лекции, что на них собирались студенты всех курсов! Липявский, Комов очень методично преподавали композицию. Адамов – по искусству шрифта. Большаков вёл орнамент и шрифт… 

Мы собирали знания по крупицам, учились ткать книгу – овладевать форматом, делать печатные формы, печатать цветные иллюстрации… Мы постоянно посещали выставки – и студенческие, и известных художников…

Каждый настоящий художник книги – это и поэт, и прозаик. Ведь прежде чем оформить книгу, её надо прочитать. А часто и перечитать. Надо же не просто понять, а прочувствовать. И строить свой мир от слова. Только так, если есть способности, можно сделать своё открытие – своё прочтение.

- Где вы работали после получения диплома МГПИ?

- В Алтайском книжном издательстве. Восемь лет там отработал. Оформлял и иллюстрировал книги всех жанров. Любил оформлять книги Кудинова, Дворцова… Да я во всех авторов словно влюблялся. Порой так было: книга ещё «в чернильнице», а мы уже об издании мечтаем, уже представляем с автором книгу. У меня, когда берусь за работу, словно крылья вырастают! Так было, когда я, в 1980 году, работал над книгой Валерия Золотухина «На Исток-речушку к детству моему»…

- Расскажите, пожалуйста, подробнее об этой работе.

- С удовольствием. Кстати, у Валерия Сергеевича 22 июня сего года юбилей – 65 лет ему исполнилось.

… Директор издательства вызвал меня к себе и сказал, что Валерий Золотухин прислал рукопись, а в письме сообщает, что если мы не найдём художника, то он сам в Москве найдёт. Я говорю: как же так – он наш, издаём мы, а художник будет со стороны - московский?! Директор мне сразу: вот ты и берись!.. Я тут же отказался – сказал, что мне некогда, что работы у меня и так много… Он в ответ: тогда подскажи – кому поручить эту работу?..  На том и расстались. А дома вечером я говорю за семейным ужином о том, что сегодня отказался оформлять книгу Валерия Золотухина. Так на меня вся моя семья набросилась: ты что? зачем? берись!.. Он же очень талантливый актёр!.. Да знаю, отвечаю, все его роли и в кино, и в театре (я бывал несколько раз на Таганке в студенческие годы, с большим трудом билеты добывали), он мне очень нравится, но времени нет. На меня ещё сильнее набросились!.. И я сдался. Тут же, выйдя из-за стола, позвонил директору издательства домой и сказал, что берусь за работу над золотухинской книгой – надо было и оформлять, и иллюстрировать.

Начал её читать. Текст потребовал неспешного чтения. Прочитал. И очень захотелось мне побывать на родине Золотухина – в Быстром Истоке! Захотелось увидеть речушку его детства - узнать, чем же она характерна. Что это за три тополя около какого-то дома? Где эта пасека? Что за мельница такая? А, может, и с баянистом познакомлюсь, который в школе играл?.. И повезло – мне дали туда командировку.

Приехал. И сразу у местных спросил о речушке. Мне объяснили как к ней дойти. Дошёл… А она такая узенькая! Я с досады несколько раз перепрыгнул через неё!.. Что было делать? Альбом и карандаши с собой. Присел и начал рисовать. Кругом - красота! И тишина. Я всё рисую – бережок, водичку, небо  А тут, смотрю, к речушке пришла баба с коромыслом. Набрала воды, постояла и пошла себе обратно. Я сижу, фиксирую в альбом. Пришла другая с тазиком и начала полоскать бельишко, что-то себе напевая. Я зарисовываю и её. Ушла она. День разгорается. Прибежали мальчишки и начали купаться, шумно так брызгаться! Рисую… Чуть в стороне, смотрю, подошла лошадь с жеребёнком. Выбрали они место поположе и стали пить. Напились. Лошадь подняла морду и заржала. А жеребёнок вокруг неё копытит!.. Я уже едва успеваю рисовать. Потом ещё дед приходил. Обут он был – летом! – в валенки с калошами. Уселся и стал удить рыбу. То и дело пескаришек выдёргивал. И так мне стало радостно на душе – вот ведь, речушка-то, всем, оказывается, нужна!.. И вовсе она не маленькая, а вон какая большая. И не просто с водой она, а с характером и с душой.

На другой день я попросил местных парней прокатить меня за село до пасеки. Они говорят: да нет уж давно той пасеки!.. Ладно, упросил, свозили. Я увидел ту дорогу, по которой на телеге ездил в детстве Валерка Золотухин, когда водовозом работал. И то место увидел, где его лошадь увязла… Я рисовал, рисовал… Что-то своё додумывал. А рядом – Обь, по ней как раз теплоход прошёл. Красиво!..

Ходил я и к мельнице, у которой молодёжь, пишет Золотухин, влюблялась – свидания возле неё назначали. Мельница та уж старая, не работала. Я её нарисовал. Птицы над ней летают. Я и птиц нарисовал. В дома к быстроистокцам заходил. Беседовали о том, о сём. Я сенки срисовал, как веники висят, вёдра стоят… Много рисунков сделал. Здорово обогатил себя и общением с земляками Золотухина, и природой – самим духом земным…

Месяца три, уже в Барнауле, я работал над книгой Валерия Золотухина. Сдал все листы главному редактору. А тут подходит время ехать мне в Дом творчества. И директор издательства мне предложил: в Москве же будешь, вот и возьми свою работу к «На Исток-речушку…», чтобы показать автору – Золотухину. Пусть он посмотрит, мнение своё выскажет…».

- Надеюсь, вы не отказались.

- Я согласился. Приехав в Москву сразу же позвонил Валерию Сергеевичу. Он взял трубку и строго так говорит: «Кто это там?» Я отвечаю: «Владимир Раменский». Он: «Чего надо?» Отвечаю: «Я из Барнаула. Художник Алтайского книжного издательства. Оформляю, иллюстрирую вашу книгу «На Исток-речушку…». Хочу показать вам готовые рисунки к ней». Он: «Так… Знаете как доехать ко мне?» «Не знаю». «Записывайте». И продиктовал мне очень подробно весь маршрут – где и куда садиться, где и когда пересаживаться…

Я поехал к нему на следующий день, как условились. Он открыл дверь и пригласил войти. Я прошёл в его кабинет. Сижу, думаю: ну кто я – художник с Алтая, а он – известный на всю страну талантливый актёр!..  Смотрю: балалайка на стене висит, пианино стоит, подсвечники на столе…

Заходит он, прихрамывает: «Ну, давай, показывай. Посмотрим – что ты тут привёз». Мне показалось, что он как-то сухо говорит. Я подал ему папку с листами. Он открыл. Я наблюдаю за ним. Вижу – хмурость с него спадает, он начинает улыбаться… Потом он жену позвал и стал ей показывать, объясняя: это тот самый дом, это наша речушка, это тополя, а это я на телеге… И так с подробностями, всё узнавая.

И пошёл между нами тёплый разговор. Он попросил жену принести кофе. Спросил: «На Таганке был?» Я отвечаю: «Был несколько раз в студенческие годы. Билеты к вам трудно добывали…». Он предложил достать билет. Я попросил два, чтобы не одному идти, а с товарищем. И посмотрели мы спектакль «Мать». Ещё подумалось тогда: эта «Мать» Горького надоела – то и дело приходилось писать сочинения по ней при всех поступлениях, экзаменах. А постановка была очень неожиданной, мощной, яркой!.. Золотухин очень сильно играл Андрея.

- Валерий Сергеевич одобрил ваши иллюстрации?

- Да. Полностью. Ему очень всё понравилось. И попросил проиллюстрировать ещё два его рассказа, которые он мне тогда же и отдал, чтобы я передал редактору издательства – включить в книгу. Рисунки я сделал, кстати, сразу же – в подмосковном Доме творчества.

- Вы поддерживаете сейчас отношения с Золотухиным?

- Видимся иногда, когда он бывает в Барнауле или на Шукшинских чтениях. Запросто общаемся. Когда его книга вышла, он просил меня: «Володя, - говорит, - подари хоть пару рисунков – на память». Я говорю: «Их у меня нет – все в издательстве, а оттуда часть взяли на всероссийскую выставку книжной графики». Немного погодя я узнал, что все мои иллюстрации к его книге были приобретены, прямо на выставке, министерством культуры России. Надеюсь, что они хорошо хранятся.

- Владимир Александрович, самая свежая ваша работа – создание книги по рассказу Шукшина  «Далёкие зимние вечера» (см. первый вопрос в беседе – В. Т.). Долго ли вы обдумывали свою идею, как сейчас говорят – концепцию, и почему выбрали именно этот рассказ Василия Макаровича? Пожалуй, этот вопрос вам все хотели бы задать.

- Этот рассказ Шукшина мне очень близок по духу. Он понятен мне и житейски: я в своё время пережил почти то же, что и Шукшин, герои его рассказа. Рассказ-то о военном времени. У меня были такие же долгие зимние вечера… Не было ни электричества, ни керосина, ни даже свечек. При лучине коротали вечера. Та тревожная жизнь имела свой характер, свою изюминку… Помните начало рассказа: «Под Москвой идут тяжёлые бои… А на окраине далёкой сибирской деревеньки крикливая ребятня с раннего утра режется в бабки…»… Или это: «На печке сидела маленькая девочка с большими синими глазами, играла в куклы. Это сестра Ваньки – Наташка…». Дети в рассказе очень светло живут! Хоть и доходит дело до драки – из-за бабок.

Особенно трогательно показаны взаимоотношения Ваньки с Наташкой. А ведь начинается-то рассказ: «Под Москвой идут тяжёлые бои…»… «Наташка пела песню на манер колыбельной, но мелодии её – невыносимо тяжкой и заунывной – не искажала: «Ох, сронила колечко-о С правой руки-и!..»… «Хватит тебе… распелась, - сказал Ванька. – Спой лучше про Хаз-Булата. Наташа запела: «Хаз-Булат удало-ой…»… Тут Шукшин очень здорово обратил внимание на то, что маленькие дети продолжают народные традиции!..

В этой книге есть синий разворот: нарисован чистый стол, излучающий белый свет, и печку чуть озаряет белый свет. Дети ждали мать, так же как и я в своё время ждал свою мать, когда мы жили в Озёрках, - чтобы она скорее приехала из Барнаула и привезла нам что-нибудь поесть… Дома часто совсем нечего было есть… У Шукшина всё очень точно написано, очень волнующе!..

- Сколько времени вы создавали эту книгу?

- Два года. Я сначала продумал её макет. Потом решил, что она должна быть полностью рукотворной. Всё-таки компьютерные технологии бездушны. Я люблю технику, но славлю будущее, в котором чистое творение рук человеческих не исчезнет.

В работе над книгой мне помогало осознание того, что сам Шукшин в перерывах между съёмками, в сторонке от съёмочной площадки, писал рассказы своей рукой, а не на машинке печатал. И писал-то – в обычные тетрадки…

При работе над книгой этой я вспоминал своё состояние – какое было у меня в дни разработки и воплощения проекта музея Шукшина в Сростках. Я был руководителем проектной группы, а в группе были мои студенты…

- Вы проектировали залы музея Шукшина в Сростках!?

- Да. В моей группе было семь студентов-дипломников Новоалтайского государственного художественного училища. Я им сказал перед началом работы: это мой последний урок вам.

- С чего вы начали эту работу?

- С того, что я попросил директора музея показать нам документальный фильм «Похороны Шукшина». И нам его показали…

Мы обходили все залы, они были тогда в плохом состоянии. Показали нам проекты новосибирцев и москвичей. Мы посмотрели. И я сказал, что мы сделаем лучше! И объяснил почему: их проекты недостаточно полно показывают глубину многогранной личности Шукшина, в них холод и рационализм, а надо стремиться одухотворить пространство музея Шукшина.

…Выставочный зал мы сделали быстро. Его решение было таким, чтобы в него органично вписывались самые разные выставки – фото, графические, живописные и другие. И в этом же пространстве – выставочного зала – словно кабинет Шукшина: стол, печатная машинка и листы рукописей падают со стола, летят по стене и превращаются в книги, которые здесь же – на стенде, в фотографии Шукшина, выполненные до натуральной величины…

Из этого зала заходишь в другой зал, в котором всё говорит о Шукшине - писателе, режиссёре, актёре…

Мы сделали макет и представили его специальной комиссии – членам крайкома партии и краевого комитета по культуре. Они внимательно всё смотрели, нас внимательно выслушали и сказали: «Молодцы! Делайте!..».

Мы всё воплотили за два месяца. Начинали во второй половине апреля. И как раз пришлось на майские праздники. Я предложил всем: давайте не будем праздновать, а отдадим себя этому святому делу. Все согласились - и работали с утра до позднего вечера. В конце июня состоялась защита этой – дипломной для студентов-выпускников – работы. Думаю, что два месяца – малый срок.

- Нынешний вид залов музея сильно отличается от того, какой вы организовали?

- Не знаю, не ведаю. Я там последний раз был в 2003 году. Раньше каждый год бывал в Сростках… Конечно, что-то подновляют, а то и, может быть, переделывают – усовершенствуют.

Вспомнается встреча в музее Шукшина в Сростках с Лидией Федосеевой-Шукшиной. Она походила, походила по залам, посмотрела и сказала: «Жарко тут. Что же вы не предусмотрели вентиляцию. Можно было и кондиционеры поставить»…

Очень интересно проходила защита дипломной работы моих студентов – уже тем, что среди первых посетителей были сростинцы, половина из которых – ровесники моих студентов. Каждый студент рассказывал о своей работе, объяснял суть замысла и цель воплощения, отвечал на вопросы не только комиссии, но и присутствующих – все желающие высказывались.

Заключительное слово председателя государственной аттестационной комиссии было кратким: он поблагодарил всех нас за работу и поздравил с успехом. И сразу же попросила слова пожилая женщина. Она встала. Я вижу – руки у неё чуть ли не до колен, изработанные, рельефные очень… И она говорит: «Я проработала всю жизнь дояркой в Сростках. Я хорошо знала Васю с мальца. Спасибо вам, милые, за эту вот работу!..» И поклонилась нам…

Мне та музейно-оформительская пора в Сростках хорошо помогала при оформлении книги рассказа Шукшина «Далёкие зимние вечера». Силы придавало и то, что Шукшина при жизни на Алтае – на родине! – не издали. Стало быть, надо теперь издавать с особым трепетом.

Я иллюстрировал самую первую книгу Василия Макаровича, изданную в 1976 году Алтайским книжным издательством, - сборник рассказов «Осенью». Знаете, страшно вспоминать, но даже смерть Шукшина не поколебала чиновников – робко начались редкие издания только после присуждения Шукшину Государственной премии. Как правило, директора издательств и главные редакторы сами редактировали-составляли шукшинские книги - всё чего-то боялись.

- Вы удовлетворены проделанной работой – видом, пространством книги с рассказом Шукшина «Далёкие зимние вечера»?

- Надеюсь, что мне в каком-то смысле удалось передать тепло и боль Шукшина. Надеюсь, что оформление и рисунки мои в этом участвуют. Я долго не мог подступиться к этой книге. Никак не мог начать!.. А потом случай со мной приключился. Прогуливался вечером в лесу – в Озёрках. И вдруг ветка под моей ногой как щёлкнет – сухо так и очень громко, прямо как выстрел! И тут же по всему лесу – как вспышка! – птицы взлетели вверх и в стороны!.. Всё это, представьте, на фоне догорающего заката! И у меня мелькнула мысль: тревога – птицы лесные должны взлетать на обложке и форзаце книги Шукшина! Много птиц… Такой тревогой наполнилось сердце моё!..

- Владимир Александрович, спасибо вам огромное от всех  читателей за эту работу. И за создание уникальной книги – с рассказом Шукшина «Далёкие зимние вечера». И тем, кто помог вам в её издании, тоже спасибо. Конечно, спасибо и учредителям премии «Золотой переплёт» - за то, что увидели этот ваш – полностью рукотворный! - шедевр и отметили, поддержали вас.

Здоровья вам крепкого и новых успехов!

- Спасибо за внимание и за добрые слова.

Журнал «Барнаул» № 2 2006 г.