Судьбы поэтов сложны и часто зависят не только от качества стихов, их лирического накала, образности, изобразительности, глубины вложенного в них чувства. Нередко играют роль конъюнктурные соображения, отодвигающие на второй план талантливые, но несозвучные с веяниями времени произведения.

Именно это произошло с прекрасными стихами нашего прочно забытого земляка Александра Пиотровского. Первая его книга вышла из печати в 1922 году, вторая - в 1927. Это были годы лозунговой одномерной поэзии, когда Александр Жаров, Александр Безыменский и другие популярные в то время поэты, рифмуя почерпнутые из газетных передовиц мысли, создавали лишенные художественных достоинств, но весьма злободневные вирши.

Стихи Пиотровского не находили себе места в этом ряду и очень часто подвергались резким нападкам критики. Сибирский писатель Вивиан Итин утверждал: "В книжке Пиотровского читатель не найдет даже легкого намека на алое дыхание великих бурь революции". Ему вторил Порфирий Казанский: "В сборнике Пиотровского революции нет вовсе, нет никаких намеков на нее".

Излюбленные темы Александра Пиотровского на первый взгляд были действительно далеки от того бурного времени. Он писал о родной природе, о неразделенной любви, которую пережил в молодости, безответно влюбившись в одну сельскую учительницу и оставшись верным этому чувству долгие годы.

Но в оценках его поэзии все же наличествует вульгарный социологизм, господствующий в критике двадцатых, тридцатых да часто и сороковых годов минувшего века. Пиотровский был лириком, употребляя выражение Николая Асеева, "по самой строчечной сути". И о своем времени он говорил излюбленным языком поэзии, избегая громких слов и лобовых, лишенных подтекста решений.

Приведу одно из типичных для поэта стихотворений "В ссылке". С особым чувством в далекой ссылке люди ждут каждого парохода, но вот давно ожидаемое судно проходит мимо.

Остаться снова сиротой,
где только тундры берег низкий,
и ясно чувствовать душой,
что там проехал кто-то близкий.
Но кто? Уходит пароход,
уносит встречу торопливо...
И от волны прибрежный лед
звенит прощально и тоскливо.

Понятно, что упомянутые выше современники Пиотровского решили бы эту тему совершенно иначе. Они бы заклеймили царских сатрапов, ссылающих в места "не столь отдаленные" лучших сынов России, коснулись условий, в которых жили ссыльные, но стихи их не имели бы того эмоционального воздействия, которое свойственно подлинной поэзии.

Завораживает в стихах Александра Пиотровского и точность своеобразных незаемных деталей. Он чувствует, как "сон веков едва колышет сухая в августе теплынь", слышит, как "плачет тишина", чует "в потемках печи долгий шорох".

Не только стихами, но и самим своим пребыванием Александр Степанович вносил бесценные черты в жизнь нашего города, где в предреволюционные годы, да и в первые годы после революции было не так уж много интеллигенции. Об этом вспоминает учитель отца космонавта Германа Титова Адриан Топоров:

"Квартира Пиотровского,- пишет он,- была тесной и бедной, но, входя в нее, люди окунались в какую-то особенную атмосферу. На стенах комнаты - три-четыре репродукции с картин Левитана, Поленова, Васильева, на столике - изящно оформленные портреты Чехова, Бунина, Есенина; на этажерке стояли аккуратно переплетенные томики поэтов - Фета, Тютчева, Блока. А над кроватью за ковриком заткнуты диковинное перо какой-то птицы и веточка вербы..."

Творчество этого, на мой взгляд, самого талантливого из барнаульских поэтов прошлого прочно забыто. С обидой и возмущением писал об этом крупнейший критик и литературовед Николай Яновский: "Антологии поэзии Сибири обходятся без Пиотровского, в сборниках типа "Поэты Сибири 20-30-х годов" ему не находят места".

Что касается Барнаула, то у нас выработалась плохая традиция забывать писателей прошлого. У нас до сих пор не издан гениальный Георгий Гребенщиков, не изданы Степан Исаков, Арсений Жиляков и др. замечательные земляки. В этом плане мы напоминаем иванов, не помнящих родства.